Рецензия Надежды Таршис на спектакль "Чайка"

В московском театральном журнале " Страстной бульвар " № 5-105/ 2008 г. вышла статья театрального критика Надежды Александровны Таршис о спектакле Крисиана Люпы " Чайка ". Поскольку у данного издания нет электронной версии, публикуем текст рецензии на нашем сайте. "Чайка" Кристиана Люпы Чехов уже давно Шекспир, Шекспир нового времени. Российский классик не «устает», вопреки расчетам ревнивых наших актуальщиков. Но с ним, в самом деле, нечто происходит. Можно согласиться с Лукой Ронкони, который сказал на пресс-конференции в Александринском театре накануне гастрольного показа "Веера" Гольдони: "Я верю, что произведение со временем отделяется от автора и начинает жить своей жизнью". Может быть, лучше сказать иначе: классик входит в новые отношения с собственным творением. И ничего странного! Время продолжает проявлять вторые и третьи планы классических текстов, выводит их вперед. Кроме того: долги надо платить. Скажем, абсурдисты XX века хорошо сознавали, что обязаны А.П. Чехову больше чем кому-либо. Зато теперь пьесы его обнаруживают громадную метафизическую емкость и пластичность : в нынешней культурной смуте они живут словно "поверх барьеров". Современный театр имеет дело с Чеховым, "прочитавшим Беккета". Классик не только не "устал": у него открылось новое дыхание. У Кристиана Люпы мы видели на одном из "Балтийских домов" "Калькверк" по Т.Бернхадту. Тягучий зачин спектакля постепенно втягивал в воронку индивидуального сознания. Странный, такой несценичный, казалось бы, сюжет получал неожиданное театральное измерение, от парадоксального творческого виража захватывало дух. Новая александринская "Чайка" также не сразу набирает высоту, да и начинается спектакль исподволь. Публика рассаживается в зале, но свет долго не гаснет. Спиной к зрителям на авансцене сидит на стуле молодая актриса Янина Лакоба. Она будет играть Машу, но это и сегодняшняя узнаваемая девица, то ли ждущая чего-то, то ли не ждущая уже ничего и время от времени осатанело посылающая все к черту, срываясь со своего стула. У "сцены" и "жизни" в постановке Люпы неровные края, и это цепляет за живое. Фактически феномен «новой драмы» - той самой, столетней давности, не теперешней, - переживает свое возрождение. Постиндустриальный мотив сценографии (Люпа - художник спектакля), где озеро плещется в пластиковом резервуаре над сценой, воспринимается естественнее, чем не столь еще забытые сценические усадьбы с водоемами. Но это и не злободневная реплика. Современность внедряется в чеховский пейзаж, замещает его ради лучшего резонанса глубинного пласта "Чайки". (Можно вспомнить не столь давнюю постановку на той же александринской сцене, где пьеса "Ангажемент" Ю. Князева была прослоена фрагментами "Чайки", и где в декорации Александра Орлова мир "Чайки" как колдовское озеро во всю глубину сцены контрапунктно был совмещен с бесприютно нагим миром авансцены, с современными молодыми героями, актерами вне чаемых чеховских ролей.) У Люпы пьеса, начиненная не только "пудами любви", но и творческими проблемами (две актрисы и два писателя в разных отношениях к творчеству), взрывается реальным и глубоким столкновением «жизненного» и «творческого» пластов. Костин спектакль с монологом Мировой Души - камень преткновения не только для Аркадиной. Спектакль в спектакле слишком часто становится на сцене лишь поводом к дальнейшему взрыву отношений Кости с матерью и с Ниной. Но здесь и в самом деле камень преткновения. Ведь так и у Чехова. Более того. О множественных перекличках с "Гамлетом" в «Чайке» давно известно. Но, может быть, кульминация таких аллюзий – эта самая сцена костиного спектакля, своего рода сцена Мышеловки, так же сорванная до срока. Именно в постановке Кристиана Люпы генерализован этот мотив. Есть некий момент истины в опусе неприкаянного молодого человека. Монолог Мировой Души возвращается вновь во втором акте, звучит и подается сценически с особенной, можно сказать, мифологической мощью. Кроме того, истошно, адски красная стена во все зеркало сцены, спускающаяся с колосников, чтобы тут же исчезнуть, красива, как и весь спектакль Люпы, - но это и мистериальный знак. В композиции второго акта мотивы пьесы транспонированы современным художником. В отношениях персонажей акцентирована не когдатошняя "некоммуникабельность", а исчерпанность человеческих связей. Внезапная экзальтация едва ли не механистична - что у Аркадиной (Марина Игнатова), что у Полины Андреевны (Виктория Воробьева). Вообще наши актеры отлично существуют в непростом художественном поле, созданном Люпой, где живой современный нерв сочетается с метафизическим измерением драмы. Еще и еще раз персонажи читают вслух рассказ Мопассана, где успешный писатель уподоблен крысе в амбаре. Андрей Шимко очень сильно играет человека, живущего и пишущего по инерции. Он исчерпан, источает вселенский скепсис. Нина его неслучайная жертва. Итак, Костина пьеса не что иное как угаданное свершившееся состояние мира. Здесь же и момент истины, обнажающий силовые линии драмы. И вот финал: персонажи, глухие к "состоянию мира", герметично замкнуты своей игрой в лото. Опять-таки: Чехов написал именно это. Костя и Нина существуют в пустотном пространстве большой сцены. Склянка с эфиром лопается. Самоубийство на фоне общего развоплощения, аннигиляции - отменено. Костя и Нина (молодые артисты Олег Ерёмин и Юлия Марченко), пережив свои катастрофы, переходят грань эмпирического существования, принадлежат пространству Мировой Души. Песня, звучащая в самом конце по-французски и дублированная русскими титрами ("Я прихожу… на юг севера, на север юга...") - гармоничная кода спектакля, выводящая тему Мировой Души в современный мир, окружающий нас, с людьми современного строя мысли и чувствования. Надежда Таршис