Рецензия А.Я.Тучинской на спектакль "Женитьба"

В газете "Культура" вышла рецензия театроведа Александры Яковлевны Тучинской на спектакль " Женитьба ". Поскольку текст претерпел значительные сокращения, публикуем статью в авторском варианте. Сердцекруженье или каток в Александринке Постановка гоголевской « Женитьбы » в Александринском театре его художественным руководителем Валерием Фокиным - своеобразный итог осерьезнивания репертуара и радикального сценического переоснащения как оборудования, так и исполнительской техники. Театр показал, что ему доступно все. С озорной легкостью и уверенным мастерством разыграна классическая комедия в наисовременнейшем духе, так сказать, лицом к городу и миру. В то время как вся огламуренная страна, включая Дворцовую площадь, покрылась льдом и встала на коньки, чтобы оставить в памяти современников нарезку из телефигурного шоу с местными звездами, Фокин заставил своих актеров кататься прямо по академической сцене. Пародийный смысл гоголевской пьесы режиссер обнажил гротескным приемом и при этом создал совершенно реальную среду. Действие развернуто на ледяном круге, обрамленном высокой деревянной выгородкой с запыленной и, как водится, изрядно проломленной стеклянной крышей, однако, расцвеченной огнями, - со скользящей скамьей вместо мебели и коньками по стенам в качестве декора. Аскетический антураж дополняет полинялая афиша александринского «Ревизора» – полновесный российский брэнд. Художник Александр Боровский заставил окружность стены тоже скользить: внутри каток, а с внешней стороны на авансцене в ореоле семейных даггерротипов примостилась кушетка с одеялом, из-под которого так не хочется вылезать главному герою. Спортивный пассаж вместо интерьера и постель-убежище на перепутье - емкий и едкий образ перевернутого и неизменного бытия. В постановке есть чудесная смесь мирискуснической стилизации и фольклорной шутки, иронии и лирики. Театр сумел избежать бытовых подробностей и в то же время передать щемяще узнаваемые родимые приметы: лед и снег, шубы и платки, зимний румянец невесты, старательно осваиваюшей модный спорт, посвист лихачей, запряженных в купеческий тарантас, невнятный бред в усмерть пьяной прислуги. Несмыкание челюстей у нетрезвеющего Степана (Иван Паршин), алкогольная одурь «под газом» влезающей куда угодно, хоть на стену, свахи в бесстрашном исполнении Марии Кузнецовой - варианты отечественного хронического состояния. Старинные шинели, цилиндры и - новейшее дополнение к визиткам - коньки на фоне всегда надежных валенок и носков задают вневременной и конкретный колорит. Сватовство как спортивное состязание претендентов на брачный приз, на Вечную Невесту, кукольно-дурковатую, но все же единственную – это уже из области европеизированных обрядов, так славно соседствующих в нашем обиходе со старинными обычаями и предрассудками. Фокин увидел в доморощенных хлопотах гоголевской свахи, спьяну зазвавшей в одночасье сразу нескольких женихов на смотрины, мираж демократического выбора: не хочешь того, возьми другого, но варианты просчитаны. Юлия Марченко в Агафье Тихоновне изящно играет инфантильное ошеломление и заторможенность чувств. Головка, скошенная набок, опущенные долу глазки, быстрый взгляд исподтишка. На коньки встала, видно, потому что доктор прописал движение от анемиии. Вот тетка (Кира Петрова) и сидит рядом самоварной грелкой с термосом наготове... Сцена мечтаний Агафьи Тихоновны решается как эротическое видение: обнаженные торсы мужчин кружатся в конькобежном центростремительном движении, мелькая в проеме окна. На кромке окна разомлевшая полуодетая невеста в сомнамбулическом сне совершает классическое сотворение идеального, несуществующего жениха из подручного материала: если бы нос Ивана Кузьмича да к губам Ивана Никанорыча… О, романтика женской, то бишь российской, души! Фокин разнообразно и изобретательно разрабатывает образ агрессивной разъедающей пустоты. В спектакле выдвигается на первый план манипулятор, расталкивающий всех кандидатов ради одного. Успех вроде обеспечен, тем более что невеста находится в состоянии перманентной влюбленности без реального объекта. Кочкарев в фонтанирующей игре Дмитрия Лысенкова хлопочет вот уж действительно «черт знает отчего». Но уж точно, чтобы не дать никому покоя под теплым одеялом, чего он сам явно лишен. Его невесть откуда взявшаяся энергия деятельного блага отдает навязчивой чертовщиной. Как дьявол из машины он в какой-то момент взмывает на черном пьедестале над сценой, чтобы править бал. В его спешке спарить и оплодотворить чужие жизни что-то от предвкушения упыря, жаждущего новой крови. Самый его облик: зализанные волосы, выпученные глаза, раздерганная эксцентричная пластика - вольная цитата из гаринско-мейерхольдовского «Ревизора». В фокинском спектакле несколько таких «крупных планов» на пьедесталах-кубах, словно вспученных на подмостках. Финальный монолог избранника-Подколесина: «Если бы я был каким-нибудь царем, то издал бы указ всем без исключения жениться» - вскрывает психологическую перверсию. Уклоняющийся от всех перипетий жизни интеллигент-очкарик на мгновение оборачивается диктатором. Принуждение к тотальному счастью - очень памятная доктрина – плавно переходит в желание самому слинять. Игорь Волков – Подколесин - произносит все фразы с одной интонацией: патетика сливается с деловитой озабоченостью, и снижающийся куб словно материализует мелькнувшую мысль: не так уж окно и высоко, чтобы нельзя было из него выпрыгнуть… Фокин представляет женихов по иерархии абсурдного комического несоответствия - вплоть до невозмутимого чиновника-карлика тоже как-то попавшего на смотрины. Все выделывают на льду выкрутасы. Корпулентный Яичница – Павел Юринов, мученик фамилии, катит самолетиком, а когда невеста окончательно ускользает, руки его коченеют в хватком пустом объятии. Андрей Матюков в роли субтильного тонконого Анучкина виртуозно вплетает в фигурные пассажи характеристику персонажа: задняя пробежка – откат отринутых поползновений, двойное верчение - штопор злобы на собственного родителя, который его не выучил французскому, потому что не сек. Самая эксцентричная версия жениха - моряк Жевакин, безногий инвалид на колесах. И «ранение под коленкой», и «нога петушья» - все характеристики уложились в тип вечного вокзального нищего. В ярком исполнении Валентина Захарова Жевакин - самый жизнерадостный и динамичный, самый бравый кавалер. Комизм в том, что инвалид не замечает в себе никаких изъянов, ну, может быть, чуть плешь намечается. Остальное, так же как много раз перелицованное сукно бушлата, рассчитано на века. купить билеты в театр Актер с блеском доказывает не только полноценность, но и превосходство своего обезноженного героя в безудержной чечетке на руках – брейк-дансе с каталкой на льду. Ему отдан еще один «крупный план» спектакля - лирический. Семнадцатый отказ на предложение руки и сердца - еще одна веха на пути страстного поиска. Он не ропщет, лишь удивляется. И он единственный, кто здесь ищет любви и сочувствия. Рифмуя монологи двух женихов, режиссер выстраивает контрапункт смысла: удача или потеря всех оставляет на исходной позиции – нельзя ожидать перемен, если не меняешься сам. В лаконичный музыкальный фон спектакля (композитор Леонид Десятников) ритмизованные допотопные шлягеры вводятся как позывные «условных рефлексов» эстетического массового вкуса. Под томные «Любимые глаза» ансамбль женихов скользящей диагональю приветствует невесту. Патриотическая патетика советского детства - песня «Летят перелетные птицы» знаменует потерю жениха, сбежавшего через окно – пусть и не в Европу. Эти номера курсивом вписаны в партитуру спектакля, созданную пластическим ритмом. Конькобежная идея дала режиссеру возможность добиться редкого в драматическом театре мизансценического разнообразия и динамики. Если бы льда не было, его следовало бы выдумать. Экстравагантный прием стал стартом технического совершенствования - выкатил спектакль на дорогу большого художественного успеха. Александра Тучинская