Петр Фоменко поставил очень жесткий и горький спектакль о человеческой беспощадности и лживых, суррогатных, извращенных ценностях, будь то мораль, репутация или честное купеческое слово. О мире, где «цена» человека равна его финансовым, но не душевным затратам. Благодаря рязановскому хиту история прекрасной бесприданницы укоренилась в массовом сознании как гимн любовному безумию, которое важнее всей жизни. Фоменко, точно наждаком, счищает романтическую позолоту с этой пьесы. Низкий, бесстыдный, почти утробный голос Полины Агуреевой выдает почти звериную тоску по иной жизни. Ее пение не столько вызывает восторг, сколько сбивает с ног. Лариса – то циничная продавщица собственного шарма: деловито пересчитывает дань, которую оборотистая мать собрала с воздыхателей на подарок. То восторженная дурочка, для которой высшая доблесть мужчины – попасть из револьвера в стакан на голове любимой. То античная богиня, обретающая в пении величие и власть над людьми. То простоволосая, бесстыдная, босоногая русалка после ночи с Паратовым, униженная настолько, что даже не пытается прикрыться под взглядами мужчин, которые позволили ей погибнуть. Но главное – в ней все-таки бог весть как сохранился врожденный камертон душевной чистоты, совершенно не нужный в этом оркестре фальши. Здесь главный акцент сделан на тотальном унижении, которым все повязаны, как круговой порукой. Однажды и навсегда полюбив режиссера за «семейное счастие» человечности, за филигранные ближние планы, где играет каждый вздох, каждый поворот женского плечика, где тончайшие нюансы сливаются в неподражаемые воздушные кантилены, по инерции ждешь всего этого и от нынешней постановки. Но здесь все не то. Молодому поколению фоменок выпало сыграть на новоселье куда более дикую и жесткую историю, чем играли те, прежние, прославившие первый призыв мастерской. Такую поэзию темного омута, такую тоску по человечности и такую тотальную нелюбовь здесь еще не играли. Играли как раз человечность во всех возможных ее спектрах. А события за стенами маленькой мастерской неумолимо меняли сам воздух жизни. И новые стены театра возводились слишком долго да в непрестанной борьбе. Вот и получился к новоселью совсем другой Островский. Про жажду любви, для которой не осталось ни места, ни времени.

Петру Фоменко явно хотелось расслышать в Островском резкие, трагические интонации. В Полине Агуреевой ему виделась не лирическая, а страстная, роковая, трагическая героиня, которая, полюбив, способна на самые безрассудные поступки. Актриса точно закована в броню необычной, резкой игровой манеры: она пропевает эту роль едва ли не так же, как монолог маньяка в «Июле» Вырыпаева, странно интонируя, ставя смысловые ударения в самых неожиданных местах. В последние мгновения Агуреева прорывается к тому состоянию поэтической истовости, которой бывает отмечена.