Но главное, конечно, сам спектакль, представляющий собой классический образец блистательного театра, который долгие годы культивировал Стрелер в своем миланском «Пикколо» и в парижском «Театре Европы». Театр, парящий над сценой и жизнью, театр-облако, театр-"сон золотой", навеянный воспоминаниями о зимней Венеции, о XVIII веке, о вечных масках «commedia dell’arte». Как известно, для самого Стрелера не имело особого значения, ставит ли он при этом Гольдони или Чехова, Брехта или Шекспира. Во всех своих спектаклях он прежде всего был поэтом исчезающих театральных форм и уходящей европейской культуры. Это, как мы теперь понимаем, была его миссия и судьба - оставаться последним аристократом театральной сцены и едва ли не самым преданным и неутомимым ее тружеником. Во всем, что делал на сцене Стрелер, было меньше всего глубокомысленной печали и трагической позы, а больше всего веселого артистизма, насмешливой легкости и жизни.

Выверенность жестов не только не раздражает, а производит совершенно магический эффект: все понятно и без знания итальянского, а форма, декларирующая примитивность психологии персонажей, достигла совершенства и стала сутью. Фантастическая натренированность Арлекина (Солери уходит со сцены на руках и делает колесо, когда не притворяется дряхлым стариком), буффонная неповоротливость Панталоне, комические гримасы Клариссы и Беатриче так профессионально легки, строги и небрежны, незатейливы и мимолетны, оправданны и неожиданны, что зал на каждую лацци (театральный гэг) взрывается аплодисментами, а каждое движение Феруччио Солери, обнаруживающее идентификацию и критическое остранение одновременно, публика ловит уже в бессознательном состоянии и ложится на пол окончательно.

Несется со сцены бешеной тарантеллой итальянская речь. Играют классическую комедию масок. Лица открыты только у молодых влюбленных, остальные - в масках. У Доктора Ломбарди огромный толстый живот ходит ходуном. У Панталоне из-под маски кинжалом торчит бороденка. Бригелла и той же салфеткой вытирает башмаки и сморкает нос. Актеры пищат, рычат, распевают бельканто, прыгают, кувыркаются, раздают тумаки. Театр представления, откровенного и наивного, - кажется, так играли в Италии и триста, и четыреста лет назад. Так хохотала и аплодировала публика времен Гольдони - она хорошо знала правила игры...Фокус - в магии исконного театра. Того, где артист совсем не похож на себя самого, где все мы, по обе стороны рампы, превращаемся в детей, играем в ситуации "понарошку", и, оказывается, в этом больше правды, чем во всем остальном...
Простодушный и лукавый театр, театр откровенного представления - как это, оказывается, человечно, как обезоруживающе душевно и близко сердцу... Магия Стрелера и его художника Эзио Фрижерио, с которым режиссер проработал почти всю свою жизнь. Теплый белый цвет задника, минимум аксессуаров. Белое пространство, свечки в золотых канделябрах, беж, бордо, терракота одежд и свет, волшебный свет, фиксирующий бессмертные театральные силуэты, будто сошедшие со старых гобеленов. Театр ХХ - XXI столетия любуется вечным Театром, где превращаются и дурачат, где стучат палкой об пол, объявляя «акто примо», «акто секондо», и никогда это не надоест, никогда не обманет ожиданий, пока играют так, как в «Пикколо Театро ди Милано».