«Общая мировая душа – это я… я… Во мне сознание людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь я переживаю вновь». Этот эпиграф к спектаклю (поставленному Полиной Неведомской) дал совершенно иное, не формальное направление сюжета. Каждый из представленных Мартоном персонажей – та самая душа, что ищет воплощения в нем, в творце.

Спектакль состоит из монологов персонажей, с которыми артисту не довелось повстречаться на своем пути (здесь даже монологи чеховской Мировой Души и гоголевской Агафьи Тихоновны). Стоя от зрителя буквально на расстоянии вытянутой руки, актер своей игрой задействует пространство — прославленное Царское фойе Александринки.

Он создает своих героев легко, одним-двумя штрихами. Нервные руки и вздрагивающая челюсть Агафьи Тихоновны, залихватские жесты Федора Карамазова, грузность Светловидова, сухость пушкинского Барона, приседания и поднятые вверх брови Шейлока, прижатые к груди руки Гарпагона, пластичность Хлестакова, орлиный взгляд Бориса Годунова, мерные, как будто по метроному выверенные шаги Сальери. И, наконец, три интонации, три героя для финального монолога: бас сурового Арбенина, тенор Неизвестного, баритон Князя. Голос с огромным диапазоном от баса до фальцета резонирует даже в листках сусального золота, облепивших резные завитки на дверях, ведущих в царскую ложу.